ПОЭЗИЯ УЗНИКОВ ГУЛАГА
Представляем читателям антологию, составленную из стихов жертв советского режима, сочинённых в тюрьмах, лагерях, ссылке или спустя годы, а то и десятилетия после освобождения и реабилитации. В ней также стихи расстрелянных поэтов, написанные до ареста. Среди её авторов, наряду с профессиональными литераторами, люди всех социальных групп и самых разных профессий. Эту сразу ставшую раритетной книгу (тираж антологии — 2500 экземпляров) прислала Юрию Грунину вдова его степлаговского друга Вадима Попова москвичка Валентина Попова.
В предисловии к антологии её составитель Семён Виленский, сам из когорты гулаговских поэтов пишет: «Эти стихи — неисчерпаемый источник знаний о советском периоде российской истории. Иной формы самовыражения для заключённых и ссыльных просто не существовало. Говорить правду в подцензурных письмах и высказывать своё отношение к происходящему было равносильно самоубийству. Поэтому письма подневольных людей, за редким исключением, не столько говорят, сколько умалчивают о реальных обстоятельствах. То же можно сказать и о миллионах хранящихся в архивах следственных дел, абсолютное большинство которых — измышления самих следователей, подписанные жертвами режима под пытками и психологическим давлением.
ГУЛАГ был мобильной, постоянно обновлявшейся трудовой армией, где жизнь большинства заключённых заканчивалась в течение нескольких лет (а то и месяцев). Миллионы жертв, миллионы порушенных семей, искалеченных судеб!
Без потаённой поэзии узников ГУЛАГа история советского периода выхолащивается и в значительной мере лишается главного содержания — если главным в истории считать человека, его жизнь и судьбу.
Диапазон поэзии узников ГУЛАГа широк — от высочайшей духовной сосредоточенности до простодушных жалобных исповедей, от боли и отчаяния до иронии и насмешки.
Имена многих представленных в антологии авторов ранее были неизвестны. Стихи их печатаются впервые — они сохранились в семьях, у бывших солагерников, в общественных и частных архивах.
Справочный аппарат включает в себя перечень произведений и именной указатель авторов. Сведения об авторах предваряют публикацию их стихов. Эти сведения разнородны — от автобиографий и воспоминаний родных и близких до архивных справок.
От большинства авторов или их наследников было получено разрешение на публикацию стихов. К сожалению, разыскать всех не удалось. Но рука не поднялась исключить стихи товарищей по судьбе из антологии — этого мартиролога — Книги Памяти, воплотившей надежды узников ГУЛАГа быть услышанными.
Никакие государственные архивы не собирали произведения безвестных авторов ГУЛАГа, и вообще такого понятия, как «поэзия узников ГУЛАГа», в советском литературоведении не существовало. Прошло около сорока лет, прежде чем начали появляться небольшие по объёму и числу авторов сборники поэтов — узников ГУЛАГа. К сожалению, за это время умерли и многие поэты, и их друзья — хранители рукописей. Многое исчезло бесследно. Но и то, что осталось, отнюдь не ограничивается авторами, представленными в этой антологии. Надо надеяться, что выход её в свет пробудит интерес к поэтическому наследию узников ГУЛАГа, что впереди — удивительные открытия. И, вырванные из небытия, зазвучат обращённые к нам голоса».
По просьбе редакции Юрий Васильевич Грунин сделал пояснительную записку к книге, выделив в ней вошедших в антологию авторов, родившихся в Казахстане или отбывавших свой срок в отделениях ГУЛАГа — Карлаге и Степлаге.
АНТОЛОГИЯ (греч. anthologia, букв. — собрание цветов), сборник избранных произв. (лит., филос., муз.) разных авторов.
Советский Энциклопедический Словарь. 1988
Павел Васильев.
Ильяс Джансугуров — директор Казахского института народного образования. Писал стихи на казахском. Главным его поэтическим подвигом стал перевод «Евгения Онегина» к 100-летию Пушкина.
Касым Тыныстанов — стал писать стихи на казахском языке и сотрудничать в казахских газетах, потому что ещё не было киргизской печати.
Сакен Сейфуллин.
Лев Гумилёв. В 1949 году — лагерь Чурбай Нура (Казахстан). Сын Анны Ахматовой и Николая Гумилёва.
Николай Заболоцкий. Был после выхода из лагеря в Караганде.
Андрей Алдан-Семёнов. С ним в Алма-Ате в 1959 году встречался Юрий Грунин.
Давид Выгодский — был в Карлаге.
Александр Чижевский — ссылка в Карлаге.
Александр Солженицын.
Юрий Грунин.
Вадим Попов, степлаговский друг Юрия Грунина. Первая строка — «Ах, какие в Джезказгане зори!»
Наум Коржавин — жил на поселении в Караганде.
Михаил Кудинов. Участвовал в восстании заключённых в Джезказгане. (Юрий Грунин переписывался с ним — Кудинов был реабилитирован, вернулся в Москву).
Владимир Левицкий — был в ссылке в Темиртау.
Заяра Весёлая, была в ссылке в Казахстане. (Юрий Грунин переписывался с ней — она дочь поэта Артёма Весёлого, родом из Самары).
Владимир Муравьёв. (Юрий Грунин встречался с ним в Москве на международной конференции узников ГУЛАГа, после переписывался).
Татьяна Гревс. Её подруга отбывала срок в казахстанских лагерях.
Платон Набоков. (Юрий Грунин встречался с ним в Москве, в гостях у Муравьёва).
Виталий Гармаш. Отбывал в Степлаге — в Джезказгане. |
САКЕН СЕЙФУЛЛИН
МОЙ КРЫЛАТЫЙ СКАКУН
Мольба узника
Я изнываю от жестоких мук
В глухом мешке с решёткой на окне.
О мой крылатый конь, мой верный друг,
Примчись, сорвавшись с привязи, ко мне!
Мой талисман хранил тебя от бед,
Оглаживал я шерсть твоих боков.
Так выноси меня на белый свет,
Освободи от тяжести оков.
Умчи меня на волю, вороной,
поскачем, споря с ветром,
в дальний путь.
Пусть пена серебристою волной
В пути не раз твою омоет грудь.
Пусть прогрохочет степью гром копыт
И отзовётся эхом среди гор.
Пусть по долинам топот прозвучит
И над водой моих родных озёр.
Помчусь к реке, синеющей вдали,
В леса, в предгорья, на простор степей
И поклонюсь поклоном до земли
Перевод с казахского Г. Пагирева.
АЛЕКСАНДР СОЛЖЕНИЦЫН
КАМЕНЩИК
Вот я — каменщик. Как у поэта сложено,
Я из камня дикого кладу тюрьму.
Но вокруг — не город: зона.
Огорожено.
В чистом небе коршун реет
настороженно.
Ветер по степи... И нет в степи
прохожего,
Чтоб спросить меня: кладу — кому?
Стерегут колючкой, псами,
пулемётами, —
Мало! Им ещё в тюрьме нужна тюрьма.
Мастерок в руке. Размеренно работаю,
И влечёт работа по себе сама.
Был майор. Стена не так развязана.
Первых посадить нас обещал.
Только ль это? Слово вольно сказано,
На тюремном деле — галочка проказою,
Что-нибудь в доносе на меня показано
С кем-нибудь фигурной
скобкой сообща.
Вперекличь дробят и тешут
молотки проворные.
За стеной стена растёт, за стенами стена.
Шутим, закурив у ящика растворного.
Ждём на ужин хлеба,
каш добавка вздорного.
А с лесов, меж камня —
камер ямы чёрные,
Чьих-то близких мук немая глубина...
И всего-то нить у них —
одна, автомобильная,
Да с гуденьем проводов
недавние столбы.
Боже мой! Какие мы бессильные!
Боже мой! Какие мы рабы...
1950
ЮРИЙ ГРУНИН
ГОРДОЕ ТЕРПЕНЬЕ
Такие строки не умрут.
Их вещий смысл постиг теперь я:
«Во глубине сибирских руд
храните гордое терпенье».
Во глубине. В углу. В себе.
В Сибири. В сером серебре
своих висков.
Во льдах, в граните —
к своей земле, к своей судьбе
терпенье долгое храните.
Не зло, не горечь, не печаль —
они пройдут угрюмой тенью.
Пред нами — дней грядущих даль.
Храните трудное терпенье!
Пусть ночью — нары, днём — кирка.
И пусть сердца легко ранимы,
пусть наша правда далека —
терпенье твёрдое храним мы.
Оно нам силой станет тут,
спасёт от мрака отупенья.
Во глубине сибирских руд
храните гордое терпенье.
1952
ВАДИМ ПОПОВ
* * *
Выходишь из клети — минуту постой
с шахтёрской уставшей оравой,
прочувствуй, в какой ароматный настой
степные сливаются травы.
Ты целую смену ворочал руду,
а это, увы, не игрушки.
Но ради тебя зажигают звезду
на самом копре, на макушке.
А в шахте руды — целый край непочат,
и хватит её на два срока.
И с болью глядишь ты на вольных девчат —
ещё тебе эта морока!
Лишён ты всего: и желаний, и прав,
но вечно пребудет с тобою
вот этот подарок — дыхание трав,
когда ты идёшь из забоя.
ВИТАЛИЙ ГАРМАШ
КЕНГИР
Тебе приснится в летний зной
Последний птичий крик
И опалённый тишиной
Проклятый материк.
И белый город Джезказган,
За этажом этаж
Руками тысяч каторжан
Построенный мираж.
И в окаянном этом сне,
Взрывающем мозги,
Увидишь ты на самом дне
Пылающий Кенгир.
И тех, кто вздумал сотрясать
Державные столпы
И кто не дал себя топтать,
Как лагерную пыль.
Давно развеян по стране
Тот пепел, дым и чад,
Но кровь на танковой броне
Всё так же горяча. |
